Сказания Земноморья - Страница 58

– Когда он заведет себе девушку, – сказал Голден, не обращая внимания на то, что говорит ему жена, – он и вовсе о нас думать перестанет. Этот год в доме у волшебника, знаешь ли, привел к тому, что Диамант насчет девушек немного отстал. Но ты за нашего парня не беспокойся. Он скоро во всем разберется и поймет, что ему действительно нужно!

– Надеюсь, что так, – промолвила Тьюли.

– По крайней мере, с дочкой той ведьмы он больше не встречается, – сказал Голден. – С этим покончено. – И ему вдруг пришло в голову, что и Тьюли тоже давно не видится со своей подружкой. Долгие годы они были практически неразлучны и виделись тайком, несмотря на то что это его всегда сердило, а теперь Тангле у них в доме и вовсе не бывает. Впрочем, женская дружба ведь недолговечна. Голден даже немного поддразнивал жену насчет этого. Однажды, заметив, как Тьюли кладет в сундуки с зимними вещами и карманы шуб мяту от моли, он сказал:

– А раньше-то ты все больше к помощи своей подружки прибегала, чтобы моли не было, а? Или вы с ней больше уж не подружки?

– Нет, – сказала Тьюли тихим ровным голосом, – больше не подружки.

– Вот и прекрасно! – воскликнул Голден. – А что с ее дочерью сталось? Я слышал, она ушла с бродячими жонглерами?

– Да, ушла. Но только с музыкантом одним, – поправила его Тьюли. – Еще прошлым летом.

– Скоро твои именины, – сказал Голден сыну. – Устроим праздник! Надо же и нам немного повеселиться, послушать музыку да потанцевать. Девятнадцать лет! Этот день надо хорошенько отметить!

– Но я собираюсь в Истхилл с Сулом.

– Нет, нет, нет! Сул прекрасно справится и сам. А ты останешься дома, и мы устроим настоящий пир. Ты славно поработал, мой мальчик! Мы наймем целый оркестр. Чей оркестр самый лучший? Тарри?

– Отец, мне совсем не хочется веселиться на пиру, – сказал Диамант и встал, напряженный, точно встревоженный конь. Он уже перерос отца и стал шире его в плечах, так что когда он неожиданно выпрямлялся во весь рост, то выглядел настоящим великаном. – Я лучше в Истхилл поеду! – И он поспешил уйти.

– Что с ним такое? – спросил у жены Голден, сам, впрочем, понимая, что это вопрос скорее риторический. Тьюли только посмотрела на него и ничего не сказала в ответ.

А когда Голден ушел по каким-то своим делам, она отыскала сына в комнатке счетовода, где он просматривал гроссбухи – длинные-предлинные списки наименований товаров и чисел, дебет и кредит, доходы и расходы…

– Ди, – окликнула она его, и он поднял голову. Лицо у Диаманта все еще было по-детски округлым, и нежная кожа напоминала персик, но черты стали куда более резкими, а глаза – очень грустными.

– Я совсем не хотел обижать отца, – сказал он.

– Если он хочет устроить пир, он его все равно устроит, – сказала Тьюли. Голоса у них сейчас были очень похожи: оба довольно высокие, но звучавшие приглушенно и сдержанно. Она присела на табуретку рядом с его конторкой.

– Я не могу… – сказал он и вдруг замолк. Потом договорил: – Я действительно не хочу устраивать никаких танцев, мама!

– Отец устраивает не танцы, а смотрины, – суховато пояснила Тьюли, любовно поглядывая на сына.

– Мне нет до этого никакого дела.

– Я знаю.

– Дело в том…

– Все дело в музыке, – договорила она за него.

Диамант кивнул.

– Но, сынок, нет ни малейшей причины, – она вдруг заговорила громко и страстно, – ни малейшей, понимаешь, отказываться от того, что ты любишь!

Он взял ее руку и поцеловал.

– Нельзя смешивать такие разные вещи, – сказал он. – Надо бы, но не получается. Я сам к этому выводу пришел. Когда я ушел от Мастера Хемлока, то думал, что смогу и это, и то, и другое… Понимаешь? Смогу одновременно заниматься магией и музыкой, быть отцу хорошим подспорьем и любить Розу… Но из этого ничего не получилось. Нет, нельзя все-таки смешивать такие разные вещи.

– Можно, можно! – воскликнула Тьюли. – Все на свете связано, перемешано…

– Может быть, ты и права – но это для женщин! А я мужчина… И я не могу быть двоедушным, мама!

– Двоедушным? Ты? Ты же отказался от магии, понимая, что если не откажешься, то предашь ее!

Он слушал ее, явно потрясенный тем, как глубоко и хорошо она знает его душу, и возражать не стал.

– Но почему, – спросила его мать, – почему ты отказался от музыки? Этого я понять не могу!

– Я должен иметь только одну душу. Я не могу играть на арфе и одновременно заключать сделки или торговаться, покупая новую партию мулов. Я не могу сочинять баллады и одновременно подсчитывать, сколько мы должны заплатить сборщикам каштанов, чтобы их не переманил Лоубау! – Его голос слегка дрожал, а глаза уже не были так печальны: в них горел гнев.

– Выходит, ты сам себя околдовал, – сказала Тьюли. – В точности как тот твой волшебник, когда наложил на тебя заклятие, чтобы тебя «обезопасить», чтобы ты вечно жил среди торговцев мулами, сборщиков каштанов и тому подобных людей. – Она с такой презрительной яростью стукнула кулаком по толстому гроссбуху, полному сведений о товарах и платежах, точно хотела разбить его вдребезги. – Ты наложил на себя заклятие вечного молчания, сынок, – с горечью проговорила она.

Диамант долго молчал, потом спросил:

– А как еще я мог бы поступить?

– Не знаю, дорогой. Я ведь тоже хочу, чтобы ты жил счастливо и в полном довольстве. И я очень хочу видеть твоего отца счастливым и гордым тобой. Но я не могу спокойно смотреть в твои бесконечно тоскливые глаза! В твои покорные глаза! Ты что же, совсем лишился гордости? Не знаю… Возможно, ты и прав. Возможно, для мужчины всегда есть только один путь. Но мне так не хватает твоих песен!